Сайт выпускников музыкальной школы имени Игумнова

Это интервью вышло в марте 2019 года в седьмом номере альманаха "Перекрёстки и параллели" (Вокальная студия Марии Ганешиной и Центр музыкально-пластического развития "Гептахор" им. С.Д. Рудневой) в разделе "Музыкальное движение: история и современность". В этом разделе в разных номерах альманаха авторы вспоминали о тех событиях и встречах, которые особенно важны для истории музыкального движения. Разговор с Марией Степановой провела Татьяна Кузнецова.

ТК. Мария Степановна, как произошла ваша встреча с музыкальным движением?

МС. Начала ходить к Ольге Кондратьевне Поповой[1] моя двоюродная сестра Таня, человек от музыки далёкий - химик. После занятий она приходила ко мне домой, и я видела как сестра, обычно немного даже циничная и надо всем смеявшаяся, меняется. Таня не уговаривала меня начать заниматься, а просто рассказывала. И мне стало понятно, что это что-то такое, что нужно попробовать испытать

Я ходила на музыкальное движение, наверное, года три. Может быть, не очень регулярно – у меня было много поездок, гастроли, концерты, репетиции, уроки. Но, зная дни занятий, я старалась освободить это время и бежала на них. И, самое главное,там я забывала обо всём. Не замечала никого вокруг. Уходила вся в движение, слушая голос ведущего, и полностью ему подчинялась, как могла. Удивительно, было много людей, с некоторыми я была знакома, но больше незнакомых. И они как-то сразу стали своими, и я не стеснялась выражать то, что чувствовала. Есть мнение, что погрузиться в музыку, в её переживание можно только тогда, когда ты думаешь, что тебя никто не видит и не слышит. А тут действительно каждый работал самостоятельно, и даже не приходило в голову посмотреть, кто как движется. И выходило очень искренне. Помню необыкновенно сильные чувства в этот момент – восторг или печаль, а может быть, просто спокойствие. Это было каким-то чудом для меня, я очень дорожила этими занятиями.

ТК. А как строился урок? Была в нём самостоятельная работа?

МС. В начале урока у нас было что-то наподобие гимнастики, хорошей музыкальной гимнастики. Что касается самостоятельной работы, (кажется, она так и называлась), это было что-то вроде свободной импровизации, попытки выразить музыку в спонтанных движениях. И эта часть занятия мне особенно нравилась: погружаясь в музыку, забываешь обо всём, остаёшься наедине с самим собой, своими чувствами. Забываешь о том, что это урок...

ТК. А какие чувства и впечатления оставались после него?

МС. Всегда было какое-то воодушевление. Расходились весело, активно, нередко группами, разговаривая. Не было усталости, наоборот, приходили силы, и очень важно, что был внутренний подъём. Появлялась осмысленность жизни и желание что-то делать. Всегда занятия поднимали дух.

ТК. А если приходили с какой-то проблемой? Не секрет, что в жизни немало сложных моментов. Как было после урока?

МС. Всё это уходило. С душой что-то происходит…

ТК: Как вы, профессиональный музыкант, воспринимали игру аккомпаниатора?

МС. Кроме того, я ещё и педагог, слушать и оценивать – привычно для меня. Но не на занятиях музыкальным движением. Критиковать даже в голову не приходило. Моя задача была просто двигаться, слушая музыку. Пианисты у нас были разные, кто-то постоянно, а кто-то время от времени. Но все хорошие, мне их игра помогала всегда. А критически относиться даже в голову не приходило. Мысли были заняты музыкой и движением. Педагог-музыкант во мне на это время «умирал». Кстати сказать, моя сестра Таня боялась, что я приду и начну критиковать. А мне было просто приятно под эту музыку двигаться.

ТК. А бывало так, что вы не занимались, а аккомпанировали?

МС. Я не помню… (Со слов Марии Андреевны Ганешиной как минимум один раз такое занятие было – ТК.) Мне кажется, однажды кто-то не пришел и попросили меня. Вернее, опаздывал, а уже хотели начинать. Точно не помню – меня попросили или я сама предложила.

ТК. А была тогда концертная группа? Вы не входили в её состав?

МС. Да, была. Но я тогда много выступала с концертами как пианист. Да и не чувствовали мы с Таней себя готовыми к таким выступлениям.

ТК. Мне в интернете встретились воспоминания о том, что иногда занятия проходили у вас дома. Как это получилось?

МС. Однажды для занятий не дали класса в Гнесинке, а у меня дома большая комната с роялем. И я подвинула рояль, чтобы освободить как можно больше места, всем понравилось, и моя квартира тоже стала местом наших занятий.

ТК. Вы и дома не были аккомпаниатором?

МС. Нет, у нас всегда был кто-то другой. А я так дорожила этими занятиями, что освобождала время именно для участия в них.

Они были полезны и физически. Сидишь целыми днями за роялем, гулять почти не успеваешь. А тут получалось ещё, что я могла удалиться от всего и углубиться в переживание музыки. Интересно, что не только Ольге Кондратьевне Поповой, но и тем, кто её заменял, удавалось так проводить уроки, что ты забывал, что вокруг тебя люди, которые могут критически тебя оценивать, уходил в себя и целиком погружался в музыку.

И я поняла, почему так прониклась этими занятиями моя двоюродная сестра. Я-то привыкла быть на людях, артистка. А Таня – человек стеснительный, закрытый, даже от моих гостей уходила. А тут она раскрепостилась.

Ольга Кондратьевна на занятиях никогда никому не делала замечаний. Она никогда не обращалась напрямую к тому, кто что-то не так делал. Могла повторить объяснение, иногда и раз, и два. И ты оставался сам с собой, с музыкой и голосом ведущего.

ТК. А вы с Ольгой Кондратьевной были знакомы до занятий?

МС. Я нет, но она знала меня немного, её приглашали на мои концерты. Однажды пришла ко мне за кулисы – ей сказали, что я хочу у неё заниматься. И очень приветливо обратилась ко мне и сказала, что ждёт. Так мы и подружились.

ТК. Мария Степановна, вы сказали, что занятия были полезны физически. Известно, что дети, серьезно занимающиеся музыкой, чаще всего не располагают временем для физкультуры. А как было у вас?

МС. Благодаря моему отцу у меня с детства хорошая физическая подготовка. Моё окружение в детстве – два брата и четыре сестры. Их отец, мой родной дядя, погиб. Братья друг друга очень любили, и папа взял племянников на воспитание и мне говорил: «Ты такая богатая, у тебя столько братьев и сестёр» (я была одна, а их шесть).

У нас был очень хороший двор, и отец поощрял любую нашу активность: перепрыгивать через верёвочку, например, любые игры, где надо было двигаться. Мы играли в прятки, бегали. А в школе – ещё в Ереване – я даже обгоняла наперегонки старшеклассников. Педагог вызвал папу и просил дать мне возможность подготовиться к соревнованиям, раз открылись такие способности.

И не только были игры на открытом воздухе. Помню, как в нашей большой двухкомнатной квартире мы устроили маскарад. Моя бабушка была в ужасе: стоял «дым коромыслом», качались люстры, летали какие-то мячики… Но маскарад получился настоящий – все были в костюмах. Отец умел развлекать, устраивать балы, вечера или подвижные игры. У него хорошо получалось с нами, детьми, находить общий язык. В детстве я не сидела часами за роялем (правда, бывало, мама говорила: «Пока десять раз не сыграешь, гулять не пойдёшь»). По сравнению с моими соучениками по ЦМШ[2], которых просто мучили родители, в нашей семье было важно, чтобы дети чувствовали своё детство.

ТК. Получается, радость движения была вам знакома с детства. И встреча движения с музыкой на занятиях у Ольги Кондратьевны стала чем-то естественным?

МС. Да, это так. Это замечательно, хотя и прошло много лет, радость движения, естественность, непринужденность снова вернулись.

ТК. Мария Степановна, а ваши коллеги, музыканты, занимались музыкальным движением?

МС. Мало, кто ходил постоянно. Начинали, потом уходили. Точно уже не помню, кто именно, но я агитировала за занятия, и многие откликались.

ТК. Ваша игра всегда производит на меня сильное впечатление чистотой звучания и строгостью исполнительской манеры. Это от Константина Николаевича Игумнова?

МС. Да, это особенность его школы. Он с самого начала уделял большое внимание качеству звучания инструмента и непосредственности выражения чувств.

У Бетховена есть четвертый концерт, он начинается с сольной партии фортепьяно – восемь тактов. Сначала берёшь аккорд, играешь одну фразу. А потом – на две страницы или три – оркестровая партия.И только уже после пианист и оркестр играют вместе. Эти такты вступительные, они очень ответственные, из них вырастает вся музыка, весь концерт. И я помню, что в этой трудной для меня работе мне тогда очень помогли уроки Ольги Кондратьевны, я эти восемь тактов даже на её уроке играла.

ТК. И у Вас, воспитанной в такой традиции, не было ощущения, что музыкальное движение как-то принижает значение классической музыки?

МС. Меня тем и привлекло музыкальное движение, что оно дополняло, углубляло моё восприятие и переживание музыки.

ТК. Из своего опыта знаю, что профессиональным музыкантам, не видевшим и не участвовавшим в занятиях, сложно принять такое отношение к классической музыке, как её соединение со свободным движением. А у вас получилось так, что «отсвет» занятий был на близком человеке и заранее расположил к музыкальному движению.

МС. Музыкальное движение – это кусочек моей жизни, который оставил очень сильное и яркое впечатление. Очень значительный кусочек…

[1] Беседы с Ольгой Кондратьевной Попова. Альманах № 5. М.: Волшебный фонарь, 2014.

[2] См. страницу … Эльмира Котляр. ЦМШ